И только один человек во всём СССР был чужд этих страстей и споров. Ему на всё это было плевать. Он превратил этот фильм в свой персональный аттракцион, и в гордом одиночестве наслаждался представлением, даваемым для него одного. И этим человеком был не кто иной как я.
В те времена я работал киномехаником. Если вдруг кто-то не в курсе, то киномеханик — это такой человек, который запускает плёнку с фильмом, следит за резкостью картинки, и прочими сопутствующими мелочами. Работа крайне несложная, запустил фильм, и сиди себе, валяй дурака, жди пока не закончится одна катушка с плёнкой, чтобы потом поменять её на следующую.
Возле каждого проектора есть два окошка, через одно собственно демонстрируется фильм, а через второе киномеханик смотрит в зал, чтобы контролировать процесс. А ещё в киноаппаратной транслируется звуковая дорожка фильма, чтобы ты слышал, что фильм идёт и всё нормально.
Как правило в процессе демонстрации фильма киномеханик дурью мается, и просто тупо следит за очерёдностью смены катушек с плёнкой. Но всё было совершенно иначе, когда на вечернем сеансе мы крутили "Маленькую Веру"!
Тогда я внимательно прислушивался к репликам героев, и с нетерпением ждал кодовой фразы, которую произносила мама главной героини: — "Сыночка, кушай уточку!". Услышав её, я бросал все дела, и направлялся к своему окошку, потому что там через минуту начиналась сцена, в которой Маленькая Вера в позе наездницы трахает своего жениха.
Но к окошку я шёл совсем не для того, чтобы полюбоваться третьесортными сиськами Натальи Негоды. Наоборот, я устремлял свой взгляд вниз, в зрительный зал. Именно там происходило главное действие, доступное только взору из киноаппаратной.
Вместимость нашего кинотеатра составляла тысячу сто человек, и на "Маленькой Вере" зал всегда был набит битком. И вот, героиня уединяется с женихом в своей комнате, и они начинают трахаться. Я, высунув язык от усердия, прижимаюсь лбом к стеклу, чтобы захватить взглядом как можно больше пространства зрительного зала, всю тысячу затылков. Я готов. Я замер в сладостном предвкушении.
Пока Маленькая Вера пыхтит на своём партнёре, я вижу затылки советских людей, которые впервые в жизни видят на экране половой акт. Наталья Негода совершает фрикции, её сиськи колышутся, но в зале всё замерло, ни один человек даже и не думает шевельнуться, возможно даже, что никто не дышит — все стараются не пропустить ни секунды этого зрелища. Я вижу море голов, и это море замерло, замёрзло, зацементировалось. Даже из киноаппаратной чувствуется висящее в зале чудовищное напряжение.
И вот сцена секса заканчивается, и на экране появляется заводской пейзаж.
И это тот самый момент, которого я так ждал — напряжённые шейные позвонки советских людей как по команде вдруг все одновременно расслабляются, и по залу прокатывается волна, море голов приходит в движение, кто-то просто отдувается после пережитого потрясения, кто-то торопится поделиться впечатлением со своим соседом.
Настолько чёткую и настолько слаженную работу такого большого количества людей раньше я видел только на Олимпиаде 1980 года, на той трибуне, где из картинок складывали Олимпийского Мишку.
Я в своей жизни упустил много прекрасных кадров снимая видео, ещё больше хороших кадров я упустил, снимая фото, но вот об этом кадре я наверное жалею больше, чем обо всех других, вместе взятых. Вот бы снять на видео этот переход от бетонной неподвижности к оторопелому хаосу! Какой там к чёрту "Старше на десять минут"! Затылки советских людей, которые впервые видят на экране секс — вот это был бы хит!
